Моё сердце — кисть


Но не пытайся для себя хранить
Тебе дарованное небесами:
Осуждены — и это знаем сами —
Мы расточать, а не копить.
                                                  А. Ахматова

Как мало нас осталось у костра.
Мои друзья ушли расставить вехи,
Чтоб ни одна упавшая звезда
Не потерялась в сумеречном свете.
                                                  И. Барсэл

 

Сайда Афонина — явление в русской реалистической живописи конца 20-ого, начала 21-ого столетия, и разговор о ней не имеет права быть банальным. Само по себе имя Сайда звучит почти как псевдоним, обозначая сценический или художественный образ. На самом же деле человек, живущий под этим именем, необыкновенно цельный и глубокий, сильный и мудрый.

У этой женщины много, «неженских черт»: трудолюбие со знаком бесконечности, колоссальная сила воли, любовная преданность своей профессии. Хотя, можно удивляться и другому. Тому, как она ребячливо смеется, играя со своими маленькими детьми, как кормит с руки птиц в Нескучном саду, как вспоминает детство и белые парусники на Волге, как будто бы из другой, чьей-то чужой жизни.

Ей, девочке, родившейся в маленьком городе Сызрань, в семье, где родным языком был смешанный русско-татарский, очень хотелось красивой правильности, гармонии, которую начинала чувствовать рука, все чаще тянущаяся к карандашу. Уже тогда к ней «кулачком в окно постучала» ее первая маленькая слава. На одном из ранних портретов работы Сайды изображена женщина с глубокими внимательно-ласковыми глазами — ее мама. Благодаря ей, уважительно-нежно любившей свою дочь, люди узнали первые работы маленького художника. А художник решил стать большим и для этого пошел на то, на что у многих пойти не хватило бы духу. Как многие художники, Сайда умела придумывать фасоны для будущих нарядов, хорошо шила. Но в один из дней решила, что все это лишнее. Надо ценить время и заниматься другим. Она раздарила все свои наряды, сшила длинное черное платье и стала постигать свое ремесло. Уже тогда она, очевидно, почувствовала, что должна сделать многое и стремилась к этому, выполняя в день по 20-40 набросков. Даже подруги отошли на второй план, казалось, что на разговоры с ними уходит слишком много времени, А бег времени — вещь серьезная, безостановочная, отставать от него опасно. Общение с близкими заменяли песни Окуджавы и фильмы Тарковского. Мир ширился. Сначала Сайда искала мысли во вне, но все чаще и чаще они стали звучать внутри. И началась та самая сложная, важная и интересная жизнь, которая проходит внутри нас.

В 1987 году Сайда поступила в Академию живописи, зодчества и ваяния. Их курс был первым, который пришел в эти, можно сказать, священные стены после долгого перерыва. Окна были еще не застеклены. На занятия выдавали фуфайки, но ребята, рисовали замерзающими пальцами и были счастливы тем, что у них самый настоящий Учитель, Мастер, Маэстро, красивый, сильный, талантливый — не такой как все .Это сегодня в многоликости художественных начал имя Глазунова может вызывать или не вызывать споры, а тогда, в 80-ых, оно отражалось в бесконечных очередях желающих попасть на его выставки, драматизме христианской темы, по которой за последние 70 лет сильно истосковались. Как неудивительно, эту же тему позднее будет развивать и Сайда. Безусловно, ее работы решаются иначе и композиционно, и художественно, но очевидно ученицей был подсознательно усвоен какой-то психологический эфир, обозначивший столь глубокую православную тему, которая, как мне кажется, будет главной в её творчестве.

Многие работы Сайды: «Моление о даровании источника. Святой Серафим Саровский», «Преподобный Кирилл Белозерский», «Преподобные Антоний и Феодосий Киево-Печерские», кочуют из энциклопедии в энциклопедию, из каталога в каталог, определяя своё место в классическом ряду. Сайда берется за образы, представление о которых уже сложилось в восприятии людей, и тем сложнее преодолевать стереотипы, обозначая своё видение. Только благодаря дару художника его молчаливое искусство вызывает у зрителя глубокое эмоциональное переживание и пробуждает мысль.

Православие Сайды — глубоко. Ей удается уйти от суетности, включая сознание зрителя во вневременной масштаб темы. Очеловеченный образ Серафима Саровского открывается напряжением рук, звонкой прозрачностью воды, таинством мохнатой ели в предутреннем голубом тумане и лишь потом замыкается в лике святого, размыкая тем самым бытие...

Полотно «Преподобные Антоний и Феодосий Киево-Печерские» поражает все той же глубиной и принадлежностью вневременному. Зная, насколько самоотверженно строги и аскетичны были монахи Киево — Печерского монастыря, зритель будет благодатно удивлён трепетной ясностью мысли, покоем и сложной внутренней работой, отразившимися на лицах святых и преломившимися в видении художника. Эту работу отличает поразительная сила драматизма, которая оживляет образы, заставляет зрителя, размышляя, сопереживать.

«Преподобные Антоний и Феодосий Киево-Печерские»

Преподобные Антоний и Феодосий Киево-Печерские

Вообще, драматизм работ Сайды — черта отличительная. В ней скрыт недосказ, тема, оставленная зрителю. И тема эта тревожит, наводит на мысль о своем, открывая суть проблемы, выводит на круг общезначимого, понятного всем. Всякий раз, когда работа выходит на этот круг, она уже не принадлежит художнику. Она из времени исторического навсегда уходит во время «абсолютное». Уже сегодня это произошло со многими ее работами.

Православие, его культовая и нравственная основы глубоко вошли в сознание художника, но это не значит, что он отказался от культуры и традиций своего народа. Напротив, Сайда пытается восстановить татарский язык. Годами с щепетильной требовательностью и любовью подбирает ткани, аксессуары для национального костюма, чтобы написать автопортрет.

Но есть в творчестве Сайды еще одна очень серьезная заявка — детский портрет. Безусловно, Сайда — блистательный портретист, мастер композиции, света. Часто она выхватывает лица из толпы и ведет свой рассказ, потому что любую натуру видит только своими глазами и доверяет только им. Но детский портрет — вещь особенная. Это сродни попытке постичь мироздание и вместе с тем еще немножко пожить «там», продлить радость «легкого дыхания», мечтая и не о чем не тревожась. У Сайды очень много детских портретов, все они не похожи друг на друга, но все без исключения очень живописны. В них нет столь свойственной ей манеры глубокого постижения внутреннего мира. Они ситуативны. На одном из них автор подсмотрел лукавство, озорство («Дарья»). На другом художнику увиделась пересекаемость или повторяемость времен («Перед Рождеством»). На этой картине Сайда, быть может, неосознанно обозначила еще одну грань своего бытия — искреннюю веру в мечту и одновременную тоску по ней. Обратите внимание, какой волшебной пастелью она вводит на заднем плане рождественский узор, а прямо перед глазами происходит чудо воплощения вечной детской фантазии, когда картон превращается в птичку...

Её портреты отличает особая одухотворенность красоты. Она обычно выражается определенным цветовым решением с расстановкой доминирующих акцентов (атласная лента, каблучок, глубина воды). При расстановке этих акцентов воскрешается ощущение исторического времени («Перед Рождеством») или сезонного, когда травы пахнут осенью («Илюша»), или же времени дня («Пастушок»).

«Перед Рождеством»

Перед Рождеством

Рассматривая детские портреты, ты погружаешься в состояние какой-то особой благодати. Как будто перед тобой мир непостижимый. Он открывается только на миг «миганием одним». Удивительно то, что даже в этой теме, Сайде удалось коснуться исторической плоскости. На её необыкновенном полотне «Сызрань. Дети» остановлено время старых «лапчатых» сандаликов, легких платьишек, которые уже никогда не будут носить... Но сквозь вечную «детскость» поз, удивление и распахнутость глаз угадывается поразительное постоянство, которое сродни понятиям добра и зла. Надо сказать, что среди детских портретов не так давно появились такие, которые обозначили новые грани мастерства художника.

«Сызрань. Дети»

Сызранские дети˜

Первым из них был портрет «Анечка и её царство». Он выдержан в той же манере, манере академизма, но уже заметна тенденция к отступлению от канонов. Девочка изображена на портрете совсем маленькой, равновеликой своему игрушечному миру. Одно наводит на размышление — лицо. Любой взрослый найдет в нем отголоски своей памяти — близкой, а может далекой... Оно полно дум, размышлений и какой-то особой светлой печали, угаданной автором.

На этом полотне есть одна единственная деталь реальных размеров. Это туфелька. Она введена в работу игрой автора, но вместе с тем она может намекнуть на возраст «натурщицы» и подтвердить правдивость детства. Портрет «Анечки...» был первым, в который художник ввел поэтический текст. Это был удачный эксперимент Сайды. Ей захотелось создать цикл «Портрет в портрете», усиливая настроение художника силой поэтического слова. Стихи, написанные к портретам, не живут своей самостоятельной жизнью. Они лишь являются ещё одним штрихом, но штрихом озвученным. Циклом детских портретов обозначена очень сложная проблема — проблема истинного понимания детства. Может быть, в этом, предшествующем всему мире, который мы так часто не принимаем всерьез, таится значительно больше, чем мы хотим думать?! Первым вариантом стихов к портрету «Анечки...» были строки: «Какая-то глубокая печаль/ Проникла в глубину её сознанья.../ Быть может, это детство?/ Или даль всепроникающего мирозданья?»

Сайда Афонина — мастер глубоких психологических срезов. И только тот, кто не хочет или ленится — не заметит новизны в её подходе находить и отражать. Портрет «Анечки ...» был создан в переходный период творчества художника. Вослед ему появился цикл портретов, выполненных в совершенно новой для художника манере. Они акварельны по настроению. В них много света, изящества, и, вместе с тем, они очень современны. Стиль, в котором выполнены эти работы, можно определить стилем эстетического модернизма. Так, если раннюю Сайду можно сравнить по значимости детали, умению ее прописать с фломандцами (Гертген тот Синт Янс «Св. Бавон», Лукас Ван Лейден «Исцеление иерихонского слепца» триптих, ч-1,3; Михель ван Кокси «Благовещение»); по удивительному чувству меры и изысканности приглушенного света с Вермеером; в восприятии христианской темы с Нестеровым и Поленовым, то эти портреты отчасти напоминают манеру Томаса Лоуренса «Портрет графини Е. К. Воронцовой1821г.» и некоторые работы Зинаиды Серебряковой, если не брать во внимание динамику пластики последней.

Правда, все в той же строгой классической манере на этих портретах выписаны лица. А вот наряды такие легкие, изысканные, такие дурашливо-милые, что кажется: уже через час могут перемениться. Сайда как будто дает шанс времени, не тревожа лица, вносить свои коррективы. Такова Василиса: уже через полчаса, она может заплести волосы в косички и сама склониться над мольбертом. Милочка вот-вот встанет с кровати, зазвенит колокольчиком, да и у «девочки балерины» танец уже закончился.

Рассказывая о Сайде Афониной, мне очень не хотелось, дорогой зритель, отвлекаться на то, что расположено в правом или левом углу её картин, как хорош передний план, как умело выполнены складки и о чем думал художник, создавая то или иное полотно. Это, дорогой зритель, ты увидишь и сам. Мне хотелось приоткрыть тебе те особенности личности, характера, в которых преломлялось все, созданное художником. Искусство живописи молчаливо, оно не расскажет и не объяснит тебе, почему возникла та или иная тема, деталь. В этом прелесть и своеобразие этого вида искусства: когда масштаб сотворенного измеряется масштабом личности воспринимающего. И чем масштабней художник и любящий его творчество современник, тем масштабней время историческое.

Сайда Афонина удивительный человек и художник. В наше время, когда так популярны коммерческие жанры: натюрморт, пейзаж, Сайда остается художником некоммерческим. Да, она может рисовать и натюрморт, но она скорее упражняет себя, пытаясь держать планку живописи так же высоко. Натюрморты «Утро», «Вечер», написанные вместе с художницей Натальей Кургузовой — прежде всего дань все тому же стремлению к постижению красоты, когда так любовно подбираются детали и выстраивается композиция. Все погружается в камерную гармонию свето-оттенков. И вы не просто отмечаете про себя натюрморт («Утро»), а запоминаете его. Запоминаете легчайшую ткань занавески, потревоженную прохладным утренним ветерком, и чувствуете зарождение любви в теплом цветовом решении воскрешающегося дня. В своем творчестве Сайда, безусловно, романтик и эстет, но мне кажется, что она до сих пор где-то в сундуках хранит своё черное платье, или же тень гоголевского «Портрета» вовремя напоминает ей о том, что «не продается вдохновение».

В этом отношении литератору все-таки легче, он «может рукопись продать», но все, им созданное, останется при нём, равно как и у композитора. Живописцу же приходится расставаться со своими этюдами, набросками навсегда. А это значительно трудней, ведь в них остается часть его жизни, переживаний, мыслей и находок. Это маленькие и большие этапы пути, копии которых невозможно сделать . Может, именно поэтому не расстается Сайда со своими любимыми и главными работами, зная, что назад не вернуться. Правда иногда, когда она понимает, что какой-то этап ушел навсегда, «нарядившись» в память, работы «отпускаются», но таких работ мало.

Есть ощущение, что сейчас её творчество на рубеже новых перемен. Ну что ж, Сайда любит Господа, и, похоже, он отвечает ей тем же... Удачи!

ИРИНА БАРСЭЛ

 

Примечание:

Вы можете узнать больше и ознакомиться с творчеством Сайды, посетив её сайт в интернете - sayda-afonina.ru



 
Powered by Open SLAED © 2005-2024 SLAED. All rights reserved.
© 2004—2009  Все права защищены
Условия использования | Разработка сайта: S1mba